Существует святая книга, Писание, чье слово непогрешимо и не подлежит никаким сомнениям. Ее авторитет столь велик, что затмевает все остальные. Все на свете, даже научные открытия, необходимо сравнивать с тем, что говорится в Писании, и если между ними возникает противоречие, Писание побеждает. В этой роли может выступать Библия, Коран или труды Карла Маркса.
Существуют также отцы Церкви, которые толкуют святую книгу и объясняют ее значение: это может быть Блаженный Августин, а может — Аятолла или Ленин.
Существует священство, обладающее особыми правами и привилегиями, в том числе и правом наделять благодатью мирян или отказывать им в ней. Присоединиться к священству — большая честь, и доступна она не каждому. Авторитет священства обычно сосредоточен в руках стариков, к которым с равным успехом относятся и Ватикан, и кремлевское Политбюро.
В этой системе практикуется пристальный контроль за новостными средствами массовой информации и жесткая цензура книг. Слово «пропаганда» придумала Католическая церковь в эпоху Контрреформации, а Советский Союз с энтузиазмом подхватил и включил в институт агитпропа.
У такой системы немало других характеристик, иллюстрации которым можно найти как в религиозных, так и в атеистических формах тоталитаризма:
Концепция ереси и наказания за нее.
Концепция апостасии (вероотступничества).
Инквизиция с функциями тайной полиции или тайная полиция с функциями инквизиции.
Сложный процессуальный аппарат констатации измены, обвинения, признания, суда и исполнения приговора.
Телеологическое восприятие истории, согласно которому человеческое общество неотвратимо движется к тысячелетнему золотому веку.
Страх и ненависть к внешним чужакам-неверующим.
Страх и ненависть к внутренним демонам и ведьмам.
Институт паломничества к святым местам и реликвиям — к Туринской Плащанице, на Красную площадь, к месту рождения Председателя Мао.
И так далее, ad nauseam[88]. Если рассматривать особенности поведения этих культур на практике, можно заметить поразительное сходство между Испанией Филиппа II, Ираном аятоллы Хомейни и Советским Союзом при Сталине. Наблюдаются параллели и с США при Маккарти, и даже некоторое сходство с нынешними временами.
Итак, говоря о теократии в нашем сегодняшнем контексте, я веду речь не только о тех государствах, где власть основывается на существовании сверхъестественного создателя. Я подразумеваю склонность человеческих существ присваивать власть во имя чего-то такого, что не подлежит ни вопросам, ни сомнениям, и оправдывать свои действия абсолютными категориями: абсолютной истиной, абсолютным добром, злом, ненавистью и т. д. Кто не с нами, тот против нас.
Вспоминая, с чего мы начали — с того, что истории могут служить инструментом нравственного образования, давайте теперь вкратце рассмотрим, как теократии относятся к литературе: как в них читают романы, пьесы, стихи.
Во-первых, люди с таким складом ума обычно очень невысокого мнения о литературе. Они полагают, что у нее только одно предназначение — идеологическое, и о ее ценности можно судить по тому, насколько хорошо она ему соответствует. Есть очень хорошее описание того, как работает такой разум, в автобиографическом романе «Чтение „Лолиты“ в Тегеране», профессора литературы Азар Нафиси. Она пишет о том, как тяжело стало преподавать ту литературу, которую она больше всего хотела преподавать, — тонкую, сложную, двойственную, — в атмосфере Ирана после революции Хомейни.
Не способные расшифровать или понять психологические сложности и нарушения общепринятых норм… власти были вынуждены применить свои простейшие формулы к художественной литературе — как они уже сделали это к обыденной жизни. Цензурируя краски и оттенки реальности под свое черно-белое видение, они безжалостно искореняли в книгах все формы «внутреннего». Ирония в том, что и у них, и у их идеологических оппонентов произведения человеческой фантазии, не несущие внятного политического послания, считались одинаково опасными. И в писателе вроде Джейн Остин они, сами того не ведая (или, возможно, ведая), нашли заклятого врага.
Иными словами, у мусульманских активистов был свой взгляд на художественную литературу, но был он и у их противников — представителей левого крыла. В отличие от властей левые чувствовали (и здесь я снова цитирую Азар Нафиси), что
…людям непременно нужно читать художественные произведения вроде «Великого Гэтсби», чтобы осознать всю аморальность американской культуры. Они считали, что иранцам нужно больше революционной литературы, но и такие книги тоже — просто чтобы лучше понять врага.
Теократический склад ума всегда ограничивает, умаляет — независимо от того, правит он в обществе или нет. Другой — и весьма знаменитый — пример поведения атеистической теократии — критика поэзии Анны Ахматовой Центральным Комитетом Всесоюзной коммунистической партии большевиков в 1946 году:
Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии. Ее стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадочничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства, «искусства ради искусства», не желающей идти в ногу со своим народом, наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе.
